"Российским пленным помогают, как нашим бойцам. Только стараешься не думать, что это россияне. Чтобы не расстрелять или не задушить", - парамедик Татьяна Скиртач, позывной Ромашка

Но очень уж хотелось поговорить с Ромашкой о медицине и медиках на этой войне – тем более, что военного опыта и добрых дел за ее плечами – дай бог каждому. А еще – цельности натуры, острого ума и человеческой порядочности. В этом корреспондент "Цензора" убедился, проговорив с Татьяной добрые два часа.

В общем, разговор не разочаровал.

- Вы были активной участницей Майдана, а в 2014 прошли курсы парамедиков — и с тех пор в гуще военных событий. Но полномасштабное вторжение – это, конечно, особый этап. Скажите, как для вас прошел день 24 февраля 2022? Спали в ту ночь?

- Я предполагала, что это вторжение начнется. Не знала точный день, но вечером 23-го позвонила дочке в Харькове и сказала: доця, в машины все положи и приготовь.

А это Харьков, рядом Россия, границе – в 50 километрах. Я дочь предупредила: при первом же звуке взрыва – в машину и на дачу. А там будешь решать, куда дальше ехать. Главное — вырваться из Харькова, потому что будут заторы.

И 24-го числа в 4:35 все началось. Они вскочили в машину и успели вырваться из Харькова. Я в Киеве вскочила с кровати. После первого взрыва невестка выскочила из комнаты, там малой спал, с вопросом: что это? Говорю: не переживай, это война. Она мне потом говорит: ты так спокойно про это сказала – я сразу успокоилась.

Я добавила еще: сегодня вы никуда не уедете, потому что все будет забито. А на завтра готовьтесь уезжать.

- Хорошо иметь рядом опытного человека, который может подсказать.

- Я просто еще не истеричка и в таких ситуациях сначала действую, а потом начинаю плакать. Так было всегда.

- Все среднесрочные и долгосрочные планы украинцев в тот момент рухнули. Стало ясно, что в новых реалиях надо заново выстраивать свою жизнь, принимать ряд важных решений. Вы для себя какие приняли решения?

- Для меня все было понятно. Я если бы даже по-другому хотела, у меня бы не получилось. Потому что когда 25-го я их отправляла, малый меня обнял, сильно плакал и все просил: поехали с нами, поехали с нами. Потом поднял голову и сказал: ну да, ты как всегда будешь спасать мир. Где-то он был прав.

Я их отправила рано утром, в 7 часов, когда закончился комендантский час. И 25-го повезла своего брата Лешу (известный военный психолог Алексей Скиртач, – ред.) в военкомат. Он просил: отвези меня на машине, потом отвезешь меня на место дислокации, вернешься домой. А потом делай, что задумала.

Я его отвезла. В тот день его оформили, но сказали приходить завтра. Я ему говорю: Леш, давай отвезу тебя домой, а сама поеду в штаб теробороны. Куда еще ехать? Я же не военная, но хотела найти себе применение. Он говорит: нет, я поеду с тобой. Вот так Леша поехал со мной. Ему дали там оружие. Мы отработали сутки, нас отпустили отдохнуть. Машин еще нет было — ни реанимобилей, никаких вообще.

Я приехала домой. В этот момент перекрыли мосты, и я, не долго думая, пошла в 126-ую теробороны. То есть не подписала контракт, только планировала присоединиться. И тут мне звонок от побратима, который уже давно был на гражданке. Говорит: Ромашка, знаю, что ты сидеть сложа руки не будешь, еду к тебе с машиной. – Ну, давай, переделаем твою машину в реанимобиль.

Буквально через 40 минут — второй звонок: я еду к тебе из Харькова, давай ты меня куда-то пристроишь… Из этих машин мы сделали, насколько могли, реанимобили. Это были частные машины. Ну, и дальше работали с 126-ой. Но контрактов не подписывали. Некоторые люди знали меня давно, они нас и приняли. Я сказала: я буду с вами. Вот так я и вошла в эту фазу войны. Так как война идёт с 2014 года.

- Мы вначале дадим читателю общую картину. Сколько времени как парамедик вы в сумме провели во фронтовой зоне с 24 февраля 2022г?

- Мне проще сказать, сколько времени я не провела в фронтовой зоне. Наверное, месяца два. Потому что у нас ротации… Как была работа в принципе сделана? Сначала мы работали, людей было мало; те, кто пришел — без ротаций.

- Мы – это кто?

- Это я; это человек, который приехал из Харькова; боец, приехавший из Броваров. Мы создали две эвакуационные бригады. Дебютировали на Броварском направлении. Мы выходили на дежурство к боевому подразделению, которое держало там оборону. Потом вышли на поддержку к 72-й в Лютеж. После этого нас попросили зайти в Ирпень – к воевавшим там боевым подразделениям. У них не было медиков . В Ирпень мы зашли без машин, потому что мост уже был разбит. Машины оставили с этой стороны. Они занимались эвакуацией гражданских и военных раненых от моста и в ближайшую больницу. А мы вышли в сам Ирпень, к боевым отрядам. Там тогда были сборные батальоны.

- Какого числа вы зашли в Ирпень?

- За 2-3 недели до того, как город полностью освободили. Все это время мы провели с ребятами на "нулях", передавая бойцов в обычные машины, которые у них там были. И эти машины везли раненых к мосту. Везли под обстрелами, потому что обстреливалось все, что можно было.

- То есть все, что потом увидел мир — и ужаснулся — вы увидели раньше?

- Раньше. Был такой случай, что нас попросили вывезти одну семью. И когда мы туда подошли... даже сейчас я боюсь это вспоминать. Улица вся была в трупах. Это была серая зона между нашими и врагом. Там были машины, в которых сидели убитые люди. Мертвые люди лежали возле велосипедов. Да, мы видели все это еще до того, как это увидел весь мир.

Там многие тела начали разлагаться. Я хотела достать какие-то документы, чтобы сообщить родственникам. Но это было невозможно. Они уже потекли и разлагались. Я даже не пыталась, потому что это было безумно тяжело.

- После Ирпеня был Лисичанск?

- Да, под Лисичанском стояла бригада,с которой мы работали с 2015 г. И она, скажем своими словами, всегда в жопе. Всегда так происходит, что либо их бросают в самые гарячие точки; либо там, где они, начинаются тяжелые бои.. Я не военная, поэтому мне тяжело об этом говорить. Знаю одно: когда комбриг просил командование отвести бригаду из-за больших потерь, ему сказали: нельзя, твоя задача стоять — и перемалывать их. То есть, ребята, есть такая задача – погибнуть. Это война. Но за счет того, что они вот это делали, освободили Харьков, а потом и Херсон. То есть переоценить то, что они сделали, очень тяжело.

- Говоря о вашем боевом пути, легче сказать, где на этой войне Ромашка не была.

- В Харьковской области мы не были и в Запорожской. А Киевская, Луганская, Донецкая, Херсонская – там мы были.

Тем более, Донецкую область хорошо знали еще с 2015 года.

- Мы сейчас говорим с вами в Киеве. Как давно вы покинули Бахмут?

- 2 недели назад.

- Расхожий штамп про Бахмут: там сейчас ад. А как это все опишет человек, который все видел и там работал?

- Ад? Да, очень тяжело. Много потерь, причем разного плана — не буду расшифровывать. Но вот чтобы ад… да нет, просто война. Очень жестокая кровавая война. Они сейчас рвутся, наши усиленно не дают им пройти. Я просто не могу понять, что имеется в виду под названием ад. Люди там живут. Живут гражданские, военные. Знаете, война — это тоже жизнь. Отошли, покупались, вернулись обратно. Да, иногда они там по 2, по 3 недели. Вывозили ребят, у которых было обморожение такое, что стучишь по ноге — а это лед. Каждый день – минус люди. И когда в соцсетях говорят, что, мол, туда нужно подкрепление, людей не хватает – так выходите туда и помогите! Там потери идут каждый день. С кем из командиров ни разговариваешь, они говорят: каждый день – минус. А людей, чтобы пополниться, — нет. Если их и дают, они неподготовленные. Ну, нет времени, наверное, чтобы их готовить…

- Вы парамедик-доброволец на передовой. То есть на фронте вы от ротации до ротации.

- Кто-то от ротации до ротации, кто-то — по нескольку месяцев. В этот раз почти 3 месяца пробыли без замены. И у нас люди тоже выгорают. Тоже не всегда есть кем нас менять. Честно скажу, мы держимся сами не знаем на чем, потому что безумно все устали. Причем не столько физически, сколько психологически и морально. И потом — да, мы добробаты, рискуем жизнью так же, как и военные. Так же можем быть убиты и ранены. При этом если военные получают за это деньги, и их лечат, то мы за это денег не получаем, и нас лечат только за свой счёт.

- Ваш коллега-доброволец Дмитрий Андрощук рассказал, что возвращаясь в Киев, ему приходится зарабатывать приемами в клинике. Потому что денег от государства не получает.

- Пока мы там, у нас с этим проблем нет. Волонтеры дают питание. Медикаментами, кстати, тоже обеспечивают волонтеры. Везут необходимое не только нам, но и на бригады, на стабики (стабилизационные пункты).

- Объясните, пожалуйста, читателям, что такое стабпункты.

- Пункт – это еще не госпиталь, он находится в зоне боевых действий, максимально приближен к линии разграничения, куда раненых доставляют сразу с нуля. В последний раз в Бахмуте от стабилизационного пункта до линии разграничения у нас было 3 километра.

- И задача — оказать максимум помощи, которая позволит в дальнейшем довезти раненого до госпиталя.

- Как правило, работают с тем, что видят. Задача – стабилизировать и опять же, через всю зону обстрела, потому что у нас обстрелы идут до самой Дружковки и до Крамика, мы везем их на специализированной технике уже в госпиталь.

- Многие мои знакомые до сих пор не верят в то, что россияне специально охотятся за нашими медиками.

- Так было до 2022 года. Сейчас они просто массированно лупят по дороге. Хотя иногда бывает и намеренная стрельба по медикам. Едет, к примеру, только одна машина — наша. И они выпускают две кассеты "градов". Две кассеты градов на одну несчастную машину! Мы несколько раз вот так проезжали под градами. У нас есть черный юмор, самый настоящий. Когда мы проезжаем, предполагаемую зону обстрела (а мы всегда знаем о ней), водитель мне говорит: приготовь телефон. – Зачем? – Снимешь, как грады работают.

Ну, конечно, мы не успеваем, потому что очень страшно. Уже не до телефона. Не до жиру, быть бы живу.

- Татьяна, а когда Ромашка возвращается домой по ротации, на что она живет?

- Родители-пенсионеры помогают — вот на то и живем. Как правило, сейчас мы уже недолго здесь находимся… Еще иногда помогают знакомые, друзья – они знают о нашей работе и поддерживают, как могут.. Как минимум, коммуналку нужно оплатить. Иногда волонтеры что-то подбрасывают из продуктов. Вот, у меня телефон с разбитым экраном — это меня взрывной волной отбросило вместе с ним. Он начинает глючить. Но мы стараемся слишком многого у волонтеров не просить.

И потом, нас же лечить нужно. У кого ранения какие-то, у кого контузии, у кого болячки, потому что питание там соответствующее. Иногда по двое-трое суток не спим, питаемся чуть ли не сухой "Мивиной" и галетами. Потому что просто некогда.

Нас же не лечат, как ВСУ. Одни только медики, которые нас знают, лечат нас бесплатно. Они нас воспринимают как ВСУ. И когда мне очень сильно травмировало ногу, и я не могла на нее ступать, меня так лечили. "Госпитальеры" подписали договор с "Добробутом"; они нас осматривают и лечат. Потом "Госпитальеры" оплачивают счета. Мы выкручиваемся, просто выкручиваемся…

- Я с особым уважением отношусь к парамедикам: им ведь приходится перебарывать не только свои страхи, но и переживать боль и страдания других. Да еще при этом и умудряться делать свою работу. Как у вас, Татьяна, получается со всем этим справляться?

- Давно выработана линия поведения – не сопереживать в тот момент, когда ты все это видишь. Просто все отключаешь. Потому что оторванные ноги, оторванные руки, висящие кишки – все это мы видим. И если ты во все это включишься, ты просто сядешь и будешь плакать. Это никому абсолютно не поможет. А работать нужно.

- Оно же все накапливается. А когда уже накопилось, и вы пока не делаете свою работу, — как оно прорывается наружу?

- Сейчас, когда мы вернулись в Киеве, мне снится война. Я не могу отдохнуть ни днем, ни ночью. Днем я еще занята какими-то бытовыми вопросами, движениями – уборка квартиры, еще чем-то. При решении бытовых задач я забываюсь. Когда же наступает ночь, эта стена падает и мне снится война. И уже были ночи, когда не знаю, к кому я обращалась с просьбой: не посылайте мне эти сны, я больше не выдержу.

- И как, перестали?

- Наверное, перестали посылать.

- Ну, и слава Богу.

- Да. Потому что это действительно ужасно. У нас был ранен наш друг. Я не видела лица, потому что у него ранение не в лицо, а тело. И вот ты с телом работаешь, и вдруг слышишь голос достаточно близкого тебе человека. И в этот момент, когда я увидела его ранения и поняла, кто это, я села и начала плакать. Я уже ничего не могла делать. Только криком кричать. Потому что я понимала, чем это могло закончиться.

- Он выжил?

- Да, слава Богу. Но никогда нельзя в себя это пускать. Кстати, когда нам бросают фотографии "помогите найти", я сразу говорю: мы же лиц не видим. Работаем с чем угодно. Если мы работаем с лицом, то его уже нет. И поэтому найти человека по фотографии мы не можем. А по фамилии, имени-отчеству и части, где он служил – можем. У нас есть журналы. Только не по фото.

Вот, однажды была такая ситуация. Отработали мы с ранеными и уже загрузили их в машину – одного, второго, третьего, этот был лежачий. И тут мне побратим мужа пишет: Ромашка, там где-то был мой брат. Я смотрю на своего раненого — а это его брат. Я его и раньше видела – но сейчас не обратила внимания на его лицо! Мне не до лица было; там были другие ранения. Поэтому по фотографиям мы никогда найти никого не можем. Сейчас еще проиллюстрирую, почему. (Находит фото в телефоне, показывает его журналисту "Цензора", тот от увиденного весь сжимается). Вот как по этому лицу мы можем узнать? То если мы с лицом работаем, то оно уже такое…

- О чем говорят бойцы, которыми вы занимаетесь, о чем они говорят? И что вы им говорите?

- … О чем говорят? Очень разное. Есть такие, которые кричат: быстренько мне все сделайте, там мои хлопцы, я единственный пулеметчик и должен вернуться.

- Адреналин.

- Адреналин со страшной силой. Плюс чувство долга и чувство… я не знаю, чего это чувство.

Есть бойцы, которые говорят: вот, мы держали позиции, пока нас всех не ранило. Три человека держали целую позицию. Когда уже нас ранило, мы вышли, как же так? Надо сообщить!

- Это еще и ощущение долга…

- Наверное, да, ощущение долга. Некоторые говорят: не говорите моей женщине или маме. То есть они не хотят беспокоить, чтобы они не переживали. Есть: руку мне сохраните! Ни одного не знаю, который бы спрашивал: я буду жить? В основном: как там моя нога? А там ноги уже нет… . Ну, а те, кто без сознания, ничего не говорят. Медики очень часто вводят в состояние без сознания. Во-первых, для того, чтобы работать. Это же очень больно — манипуляции. Потом, когда они приходят в себя, задают, пока его везешь, такие же вопросы. Ранение в промежность: буду ли я иметь детей? Не знаю, но я вру: все нормально будет, ты будешь иметь детей. А что я могу сказать? Я не вижу, не знаю.

- Уффф….Сделаем эмоциональный тайм-аут. Почему позывной Ромашка?

- Конфеты Ромашка. Не цветочек, а конфеты, которые я люблю. Все очень просто: как ездили куда-то закупаться, я просила: привезите мне "Ромашку". Так и пошло.

- Тема позывных – очень отдельная. У меня есть очерк, его герой, погибший на войне Виталий Киркач-Антоненко невероятной красоты был мужчина. И когда встал вопрос о позывном для Виталия, побратим Арафат сказал: "Так он просто Красивый!". На что комбат сказал: "Я и сам вижу".

- Я знаю тоже бойца с позывным Красава. Он там стрелял, уже не помню, по кому — и ему сказали: ну, ты красава. И с тех пор он — Красава.

Есть у нас еще парень, позывной Жених. Изначально-то у него другой был…

- Почему Жених?

- Он очень открытый человек — и рассказывает: да вот у меня девушка есть, она так хочет, чтобы я женился на ней, а я не хочу. – А почему? – А у меня еще одна есть… – Ну ты жених. И пошло – Жених, Жених…

— Еще можете такие случаи вспомнить?

- Легендарная Кроха. Кроха, потому что по росту кроха. Поэтому Кроха, Крохотелла, Крошечка ее еще называют.

- Да, есть такие позывные, что по-другому и не назовешь человека.

- Да. Хадо у нас есть. С 14 года Хадо, потому что имел отношение к этим заправкам. Про БМВ я вам уже рассказывала… Кстати, интересная история, как БМВ попал в 126-й батальон. Уже мы были в садике, где он дислоцировался. И вот стоит такой высокий мужчина. А мы в это время приехали не помню откуда. Заезжаем во двор, я выхожу. Дальше происходит такой диалог:

– Я вот тут стою, прошу, я хочу защищать Киев, мне все обещают, все уходят и не возвращаются.

– А водить машину умеете?

- Умею.

– Ну, заходи.

И он с тех пор мне припоминает: Ромашка завела меня, я подписал контракт. Я ж думал, я таблеточки буду развозить по Киеву. А тут – на Лиман вышел. Мы с ним уже встретились потом, когда они на Лимане были, на нуле. Специально к ним приезжали, потому что рядом были. Он мне опять: Ромашка, а теперь я уже ротный медик, а я думал таблеточки развозить, под что ты меня подписала? Смеётся.

Это топ-менеджер очень большой фирмы. Пошел воевать и до сих пор воюет. И все вспоминает Ромашку, которая его вместо того, чтобы таблеточки развозить, под огонь вытолкала.

- В суперстрессовых ситуациях и при боевом контакте в особенности люди могут впасть в ступор или, испугавшись, спрятаться. Просто не контролируют себя. У ваших коллег такое часто встречалось?

- Нечасто, но бывало. Не все знают свою реакцию на кровь и развороченное тело. Была ситуация, когда мы как раз с нуля забирали человека, и у меня медик — он был горячий еще, что называется, – при виде крови просто впал в ступор. Чтобы он вышел из ступора, мне пришлось на него накричать и сразу начать командовать, что делать. Он потом мне это очень долго вспоминал. Говорит: ты крикнула — и сразу начала говорить, бери это, делай это. И это его заставило двигаться.

- По щекам не пришлось хлестать?

- Нет, я не могла дотянуться до него (улыбается. – Е.К.). Поэтому я просто гаркнула. А у меня голос достаточно громкий, когда я даю какую-то команду.

- А сейчас вы так тихо говорите, никогда бы не подумал.

- На самом деле, когда я кричала "АСАП, на выезд", все слышали, что мы выезжали. Один медик говорит: мне до сих пор снится твой голос!

- И по ночам.

- И по ночам, да. И вот я на него просто гаркнула: так, берешь это, делаешь это. И он – знаете, когда человеку говоришь, он даже если не хочет и не понимает, руки начинают делать. И дальше он уже включается и работает. Такое тоже было.

- А как люди сами преодолевают это состояние?

- Сами, наверное, не выходят. Хазрат, между прочим, очень боится крови. С ним ситуация была точно такая же. Было очень много раненых на Звановке, еще тогда обстрелы были.

И когда все что-то делают, а я выбегаю с противошоковой, смотрю, что еще два человека раненых — и стоит Хазрат с вот такими глазами. Я говорю: Хазрат, быстро взял, делаешь это! И он перестал бояться крови.

Меня они не боятся; я не матерюсь никогда. Но однажды я это сделала. И с тех пор они говорят: тихо-тихо, а то если сейчас Ромашка будет материться, это так страшно. Ну, понимаете, интеллигентная барышня – и вдруг открывает рот и матерится как сапожник. Меня просто прорвало тогда. Такое бывает. Но это было один-единственный раз.

- Вы говорите, что, оказывая помощь, вы отключаете в себе эмоции. Но потом же эти эмоции должны как-то выпускаться наружу? Иначе можно сойти с ума. Что вы делаете в таких случаях?

- Ничего. Или шутки. Вы не представляете, какие у нас там жуткие, страшные шутки. Это сплошной черный юмор

- Знаю, слышал.

- Они безумно страшные. Приведу пример из мирной жизни. Мы вышли на ротацию, и я встретилась с побратимом из 81-й бригады, Сашей Бояром. Стоим, разговариваем — и вдруг я обращаю внимание – стоит его жена и ее подруга. И у подруги вот такие глаза и перекошенный рот. И тут я как бы со стороны слышу, о чем мы говорим: "А помнишь, говорит, у него полголовы снесло и –ха-ха-ха – мозги потекли". Мы об этом говорим и смеемся. Потому что на самом деле видеть это было страшно. Текут мозги — и я их на автомате начинаю собирать. Я понимаю, что это абсолютно бесполезно. Но я ничего не могу сделать со своей человеческой сущностью. И я их не запихиваю обратно, а просто собираю, потому что — вдруг что-то можно сделать. А потом стою — и не могу их выбросить. Это же мозги человеческие! Потом, конечно, у меня их кто-то забрал…А потом мы смеемся над этим.

Вот был случай – у мальчика ранение в полголовы – и этот полголовы выжил. Но в каком он состоянии – я даже боюсь подумать. Его родители и невеста благодарили нас за то, что мы его вывезли, спасли. Но иногда приходит страшная черная мысль: а может, не нужно было?

Хотя взять вот Сумрака. Ведь его вывезли только потому, что больше не было раненых. И он же живет, работает и даже руководит. Поэтому, как говорится, не нам решать. Мы делаем то, что можем — а уже Всевышний пускай дальше решает, что с этим делать. Мы лишь имеем право делать то, что в состоянии сделать. Наша задача – довезти до госпиталя живым — а вы уже делайте так, чтобы он жил дальше.

- Как человек, который на войне с 2014 года, скажите: за минувший год каких ранений стало больше и почему?

- Основное – это осколочные. Очень много мин, снарядов, потому что работают арта, танки, минометы. Стрелковых ранений не так много. Правда, сейчас в Бахмуте очень много стрелкового боя. И попадаются раненые, у них и пулевые ранения, и минно-взрывные. Недавно была ситуация: у бойца ранения обеих рук минно-взрывные и незначительное ранение в ногу. А мы, когда делаем общий досмотр, полностью их раздеваем. Разрезаем одежду. Я начинаю срезать трусы — и мне прямо в руку падает пуля. То есть здесь у него осколочные ранения, а из таза – выпадает просто пуля. Я эту пулю ловлю и смотрю на него. То есть и пуля, и минно-взрывное…

Или другой случай. Привезли раненого — тоже начинаем срезать, а он такой: – Да что вы с меня срезаете, у меня только нога! А там столько слоев одежды, что вспотеешь, пока срежешь. Говорит: у меня болит спина, я просто ударился спиной. Мы срезаем одежду – и в спине вот такая дырка! А он говорит, что просто ударился…

- Я слышал, что вы — прекрасный администратор. Много работали в этом амплуа?

- У нас нет отдельного координатора. Это роскошь. У нас координатор – парамедик.

- То есть кто из парамедиков проявил себя координатором — тот и будет.

- Так получилось, что я всегда была старшей ротации. Причем так замечательно получалось, что не приходилось командовать. Каждый знал, что ему делать, когда, в какой момент. "АСАП на вылет!" – и все знают, кто куда садится и кто что делает. Все было очень просто. Сейчас — то же самое.

- А вы когда в экипаже, сразу садитесь в кабину?

- Если мы едем на "ноль" забирать, в точку эвакуации – я в кабине. Потом пересаживаюсь в салон. Если со стабика забираем, то сразу в салон. Мы по дороге работаем с ранеными. Обратно возвращаемся – естественно, я уже в кабине сижу.

- Вы сейчас работаете в экипаже 1-1? Или конфигурация другая?

- 1-2 может быть. Это если у нас, например, 5 человек в салоне, из которых один — тяжелый. Тогда у нас 1-2. Сейчас есть возможность. Если нет — тогда 1-1.

- Сменим тему. Татьяна, вам доводилось оказывать помощь пленным российским военным или наблюдать за этим процессом?

- Да. Я даже одного вывезла на стабик.

- Да вы что? Расскажите.

- Российским пленным оказывается обычная помощь, как нашим бойцам. Только стараешься не думать, что это россияне. Чтобы не расстрелять или не задушить.

И в то же время их очень жалко. Мы их отвозим в госпиталь — а там уже подключаются специальные службы, которые охраняют их палату.

Один раз у нас была такая казусная ситуация, (причем это происходит только у меня). Еще до 2022 года на Светлодарке я вывезла двоих россиян, не зная, что они россияне. Тогда они были сепары. А тут на Звановке была ситуация такая, что вывезли бойца – ну, вывезли. И тут мне звонят из госпиталя: Ромашка, посмотри в журнале, какая у него там бригада? Я отвечаю: сейчас точно не помню, но что-то вроде 7441. Н – А ничего, говорит, что это Пензенская бригада?

- И что вы почувствовали в этот момент? Скорее, облегчение, что не знали?

- Да. И ребята-бойцы, которые его привезли не знали. Мне говорят,когда я рассказываю, так форма другая. – Ребята, форма одна и та же – грязная. И не всегда они одеты в эту свою жабу. Как и наши ребята — далеко не все в пикселе. Это во-первых. А во-вторых, он был практически без сознания. Не понимал, где находится, поэтому сказал честно номер своей бригады.

- Может, думал, что это свои.

- Он вообще ничего не думал. Его спросили, он ответил. Нашим ребятам иногда очень часто приходится повторять: браток, не бійся, ти серед своїх. Ти уже на стабіку. Ми розмовляємо з ними українською мовою – і одразу вони заспокоюються. Тому що щойно був бій, були росіяни, можливо частково хтось потрапив до полону, а його встигли винести. Йому треба казати: ти серед своїх. Не бійся. Бо вони і б’ються і встають, щоб кудись тікати…

- Если наши взяли российского парамедика в плен, какое к нему отношение?

- Я такого не знаю.

- А у них? Те наши парамедики, которые возвращаются из плена, что говорят?

- У нас в плен попал замечательный парамедик – золотой человек просто, я его обожаю. Он, водитель и еще один парамедик попали в плен под Николаевом. Один из них имел корочку Красного креста, и его сразу отпустили. А этих двоих забрали. И Ванечка теперь не хочет вспоминать о плене. Говорит только, что отношение было разное. Скажем, те, кто взял его в плен, особо не издевались. А вообще, говорит, можно, я не буду вспоминать? Непосредственно то, что Ванечка говорил.

- Многие уверены, что боевые медики в подразделении занимаются исключительно медицинской помощью побратимам. Хотя на деле такой человек — прежде всего боевая единица. Особенно с точки зрения командира.

- Да, он в первую очередь — боевой, а уже потом медик. Он ведет бой. Если есть раненый, он занимается раненым — и опять начинает вести бой. Но у нас порой и повара бой ведут. Бывают ситуации, когда воюют все. Поэтому боевой медик прежде всего боевой, а потом уже медик.

- Еще вопрос о разнице между нами и врагом. У россиян на самом деле настолько архаичный подход к оснащению? Все эти допотопные таблетки, бинты, жгуты…Или сейчас они модернизуются?

- Они очень много турникетов поимели от наших ребят – погибших и взятых в плен. Бытует мнение, что они дураки. Неправда.

Возможно у кого-то и устаревшее оснащение. Но я думаю, что это не настолько забитая армия, что не имеет того, что имеем мы. Как минимум турникеты у них уже появились. Да. я знаю, что они брали у наших. Под Ирпенем они у наших даже таланы с ног снимали. И турникеты они у наших бойцов забирали. Есть ролики, они поняли, как с этим работать.

- Вы сейчас в Киеве. На фронте как проснулся — сразу дела, общение — и время течет незаметно… а тут надо с собой что-то делать. Вы что делаете?

- Просыпаюсь и думаю: блин, еще одно утро, еще один день – зачем он мне нужен? Состояние совершенно ужасное. Это во-первых. Во-вторых, я просыпаюсь очень уставшая. Но для того, чтобы привести себя в норму, заставляешь себя вставать, делать зарядку, умываться, чистить зубы. Когда ты делаешь эти обычные бытовые вещи, они возвращают к жизни. Жизнь продолжается. Сначала ты заставляешь себя делать, а потом оно входит в колею, и ты думаешь: так, нужно поехать к родителям, нужно встретиться с этим, поехать забрать пульсоксиметры…

- Делай, что должен — и будь что будет.

- Это немножко другое. Делай, что должен — и будь, что будет – это в том месте, где ты находишься. Это о твоей пользе. А здесь немножко другое. Заставляешь себя делать обычные бытовые вещи — и это возвращает тебя к жизни, потому что жизнь-то продолжается. Но вечером ты понимаешь, что нужно ложиться спать, и ты думаешь об этом с ужасом. Типа, опять война. То есть ночью ты воюешь, днем — живешь мирной жизнью.

Наверное, со временем, если находиться здесь дольше, это все проходит. Уже привыкаешь к этому всему. Люди же ходят, жизнь продолжается. Хотя на войне тоже есть своя жизнь. Там женятся, там разводятся, ругаются. Все как в обычной жизни.

- Что сейчас? Побыли, передышку получили — и снова туда?

- Ну планируем. Сейчас будут готовы машины, доукомплектуемся по медицине. Возьмем для стабика еще некоторые вещи.

- А о том, что Ромашка – кандидат геологических наук, она часто вспоминает?

- Я об этом напрочь забыла. А что вспоминать? Это прошлая жизнь.

- Разве что землетрясение было недавно – и тут, наверное, знания из прошлой жизни вспомнились?

- Землетрясения я проспала. Но вспомнилось, да. И я знаю причину землетрясений; знаю, почему нас трясет очень мало.

- А почему нас трясет очень мало?

- Потому что Украина находится на украинском кристаллическом щите. Это достаточно прочная структура. Этот щит очень прочный – чуть приподнялся — и все. Ближе всего к нам было землетрясение в Румынии, там доходит 5,5-6 баллов. Это совсем мало. И даже если там будет 10 баллов, у нас тут будет 5. Это не разрушит наши дома, потому что они прочно строятся – с запасом до 6 баллов. Так что я прочно это все проспала. Меня это мало напугало. Но жертвы в Турции меня не то, что напугали, а расстроили, конечно. Потому что нет войн — а столько людей погибло. Тем более, там много украинцев. Я быстренько начала обзванивать – все живы, слава Богу.

- Мы с вами разговариваем в годовщину полномасштабного вторжения. Кажется, у всех есть рассказ про те дни.

- Мне рассказывал человек, который в тот момент был в Риме. Тоже бывший раненый, мы с ним переписывались, дружили. Он рассказывает: меня жена привозит в аэропорт. Я иду на регистрацию, слышу, как она рыдает. Я не оглядываюсь. И тут говорят, что в Варшаву рейс отменен. – И? – На перекладных до Варшавы добирался, потом на перекладных же — дальше. Уже бегу, потому что транспорт не ходит.

Тут меня догоняет какой-то боец со словами "какая бригада?" Такая-то. "А я такая-то". И мы уже вдвоем бежим.

Чуть-чуть не добегая до границы, еще один догоняет. В Украину? В Украину? Какая бригада?

Короче, их уже потом человек пять добегало до границы. Говорит, мы когда добежали, у нас даже ничего не проверяли. Открыли просто ворота — и мы прибежали. Оглядываемся — а нас просто крестят. На границе, говорит, было очень много мужчин, которые прощались с женами. Мы пробегаем мимо. Дальше их кто-то подбирал, так они и добирались.

Ребята, я знаю, добирались из Чехии, Германии, Италии, Америки. Гена Капеллан, известная очень личность, я его обожаю, в Америке работал дальнобойщиком. Говорит: когда узнал, что война, я приехал, сдал машину. Мне никто не препятствовал, выплатили все деньги — и я уехал. Говорит, могли бы вменить штрафные, потому что контракт не закончился. Но без проблем оставил машину и уехал.

Люди добирались в Украину с разных концов планеты. В то время, когда у нас здесь люди, наоборот, в те концы уезжали. Наверное, эти люди на фронте и не нужны. От них все равно пользы никакой не будет. А просто мясо — тоже не нужно. Они бы уходили с позиций, из-за этого гибли бы ребята хорошие. Поэтому — пусть драпают. Главное, чтобы потом не заявились и не сказали, что, мол, мы — герои-геройские.

- Как народ, якобы носивший с Лениным пресловутое бревно.

- Я это бревно очень часто вспоминаю. Говорю: если всех поставить под бревно, то бревно будет от Москвы до Камчатки…

***

Увага! Днями парамедик Ромашка знову вирушає у зону бойових дій. Охочі допомогти їй з придбанням необхідних для фронту речей та обладнання прохання скористатися карткою: 5375414143766565 Монобанк

Евгений Кузьменко, "Цензор.НЕТ"

Фото: автора; из архива Татьяны Скиртач