Гамма-всплески, марсианский лед и космическая энергия: как Россия изучает Вселенную. Интервью с Игорем Митрофановым.

— В далеком 1984 году, 40 лет назад, вы начали свою работу в институте космических исследований благодаря приглашению Иосифа Самуиловича Шкловского. Как это произошло?

— Начну с того, что я из Петербурга, и в Москву я приехал в 1981 году по неожиданному для меня приглашению Иосифа Самуиловича. Я завершил обучение на физическом факультете Ленинградского университета, на кафедре квантовой механики, а затем поступил в аспирантуру в Питерском Физтехе им. А. Ф. Иоффе, который, на мой взгляд, был лучшим физическим институтом страны. В то время происходила вторая революция в астрономии. Первая, кстати, была в середине XVI — начале XVII века и связана с именами Коперника и Галилея.

Началась космическая эра, и физики совместно с астрономами начали выводить свои инструменты в космос. Они открыли совершенно новую Вселенную, недоступную для наблюдений через атмосферу Земли. В этот период развивалась рентгеновская астрономия и гамма-астрономия, которые очень близки к ядерной физике и квантовой механике, охватывающим все эти элементарные частицы. Мое образование в области «квантов» отлично подходило для новой астрономии.

Я работал в секторе Аркадия Захаровича Долгинова, который занимался теоретической астрофизикой. Этот сектор существует и сейчас в теоретическом отделе ФТИ им. А. Ф. Иоффе. В то время в этом секторе работало много молодых специалистов — интерес к астрофизике достиг пика. Я начал работать там и постепенно смещался от теоретической науки и квантовой механики к экспериментальной деятельности. Когда в космическом проекте открывается новое астрономическое явление, важно не только знать его квантовую природу, но и понимать, как устроен спутник, как он функционирует и как обрабатывать полученные данные. Поэтому я стал активно интересоваться экспериментальной рентгеновской и гамма-астрономией.

— В это время как раз началась регистрация космических гамма-всплесков?

— Да, это так. До сих пор люди не до конца понимают, что это такое, а тогда мы вообще ничего о них не знали. В институте тогда работала группа Евгения Павловича Мазеца, которая в эксперименте «Конус» получала уникальные данные о данном явлении. Естественно, я увлекся гамма-всплесками.

В Москве также кипела активная жизнь в области новой астрономии. Каждую неделю проходил ОАС — объединенный астрономический семинар, которым совместно руководили такие выдающиеся советские астрофизики, как Виталий Лазаревич Гинзбург, Яков Борисович Зельдович и Иосиф Самуилович Шкловский. Мы встречались в ГАИШе, потому что это учебное заведение (Государственный астрономический институт им. П. К. Штернберга входит в состав МГУ им. М. В. Ломоносова. — ред.), туда был свободный вход, пропуска не требовались. Естественно, нам в Питере хотелось поделиться с коллегами в Москве тем, что мы придумали. Поэтому мы часто ездили на эти семинары, и именно тогда я впервые познакомился с Иосифом Самуиловичем.

— Какое впечатление он на вас произвел? Говорят, он был эмоциональным человеком.

— Он действительно был очень эмоциональным, но это стало понятно мне значительно позже, когда я начал с ним работать в ИКИ. На семинарах он был достаточно сдержан. Я сразу заметил, что у него была, думаю, не только в научном плане, но и в житейском, необычная логика мышления. В его докладах и личных беседах одновременно обсуждались несколько тем, которые переплетались, и слушатели даже не догадывались, почему он их объединяет. А затем, в выводах, они сходились в единую концепцию.

— А он эту связь видел сразу?

— Да, он ее сразу видел. Это произвело на меня сильное впечатление. Шкловский очень любил Питер и часто приезжал к нам из Москвы. Он всегда останавливался в гостинице рядом с Эрмитажем — академия приобрела там несколько больших коммунальных квартир и организовала академическую гостиницу. Живя там, вблизи Атлантов и Дворцовой площади, он с удовольствием гулял по прекрасным окрестностям питерскими белыми ночами.

Однажды, во время его визита, у нас возникла необходимость посоветоваться с ним. Это был серьезный разговор. В нашем секторе работал выдающийся физик с интересной судьбой Эраст Борисович Глинер. Однажды ему предложили коллеги из ГОИ (Государственного оптического института) поучаствовать в создании детектора-интерферометра для регистрации космических гравитационных волн (11 февраля 2016 года коллаборации LIGO и VIRGO объявили об обнаружении гравитационных волн путем их прямого детектирования 14 сентября 2015 года. — ред.).

— Это очень серьезная тема!

— Да, и Эраст Борисович пригласил меня поработать с ним в этом направлении. Я предложил ему: давайте посоветуемся со Шкловским. Шкловский гармонично сочетал опыт теоретических исследований с практикой экспериментальной работы. Мы договорились о встрече, пришли к нему на Дворцовую и сказали, что пришло время астрономии гравитационных волн: с космическим рентгеном, кажется, уже все ясно.

Шкловский очень интересно с нами поговорил: с одной стороны, он явно не хотел нас отговаривать, с другой стороны, пессимистично высказался, что вряд ли что-то получится, «но вы можете попробовать». Это был первый разговор, в котором я начал понимать, что жизнь теоретика принципиально отличается от жизни экспериментатора. Последняя гораздо интереснее: можно получить неожиданные результаты, но при этом можно и сильно проиграть.

— Что же у вас тогда получилось?

— Ничего, разумеется. Мы довольно быстро поняли, что наши коллеги, которые предложили нам поучаствовать в создании этого телескопа для гравитационных волн, на самом деле думали о том, как бы пополнить свой бюджет. Эта история длилась всего полтора-два года.

И вот весной 1981 года, после очередного семинара в ИКИ, Иосиф Самуилович позвал меня в холл рядом с его кабинетом для разговора. Мы уселись в «красные кресла» — тогда в холлах около лифтов стояли такие кресла, старожилы ИКИ их помнят. Шкловский начал без предисловий: «Вы тогда говорили, что хотите изучать гравитационные волны, у вас, естественно, ничего не получилось, а у нас в отделе ведутся крупные работы по гамма-астрономии…» А у меня тогда уже были статьи по гамма-всплескам и попыткам понять их природу. Иосиф Самуилович продолжил: «Поговорите с Татьяной и переходите в ИКИ ко мне в отдел». Татьяна — моя жена.

— Как она отреагировала на это?

— В процессе разговора Шкловский, тонкий психолог, передумал: «С ней лучше пока не разговаривать. Скоро будет всесоюзная астрономическая конференция у вас в Петергофе, я туда приеду, вы приведите ее, я сам с ней поговорю».

— Так и вышло?

— Почти. Он ехал в Питер с одним из коллег из ИКИ и в поезде сказал ему, что собирается переводить к себе Митрофанова. И первым человеком, которого мы встретили с Татьяной, когда