Генетическое редактирование: возможно ли создать идеальных людей? Интервью с Денисом Ребриковым.

— Почему вы считаете, что научную карьеру не следует рекламировать и не нужно агитировать молодежь идти в науку?

— Науку можно сравнить с игрой на музыкальных инструментах. Если мы начнем рекламировать поступление в консерваторию, увеличится ли количество гениальных скрипачей? Возможно. Но больше всего мы получим просто среднестатистических музыкантов, которые будут играть в невостребованных оркестрах. Лишь единицы станут выдающимися музыкантами. В музыке все могут найти свое место: одни будут выступать перед компетентной аудиторией, а другие — для широкой публики.

В науке же нет ширпотреба, мы работаем друг для друга. Нам не нужны средние скрипачи. Их роль исполняют те, кого в западной науке называют technicians: техники и лаборанты. Они крайне важны в научной деятельности, без них ученый не сможет ничего сделать. Они проводят эксперименты, нажимают кнопки, переставляют пробирки. Это важно, но это не научная работа. Конечно, иногда ученые, аспиранты и молодые научные сотрудники берут в руки паяльники, создают схемы, но это происходит, когда они разрабатывают новую технологию или подход. Когда все уже придумано, написаны инструкции и отработаны методы, это уже работа лаборантов.

Поэтому пропаганда науки и привлечение всех желающих в эту сферу — это неправильно. Проблема в том, что такие «распропагандированные» студенты к концу учебы понимают, что не хотят заниматься наукой.

В музыке могут быть востребованы все. А в науке нет ширпотреба, мы играем друг для друга. Нам не нужны средние скрипачи.

Представьте, что мы рекламируем школьникам научный карьерный путь, заставляем их следовать этому, но в какой-то момент они разочаровываются и понимают, что хотят заниматься бизнесом. А к этому времени они уже потратили время и силы. Если ко мне придут такие середнячки, я их со временем отсею, но они потеряют время, которое могли бы потратить на то, чтобы идти туда, где им на самом деле нужно.

Отдельный вопрос: как правильно профориентировать? Потому что в мире нет идеальной системы, которая могла бы сразу определить, кто из школьников, выпускников или студентов третьего курса действительно подходит для науки. Создана двухступенчатая система с бакалавриатом и магистратурой, чтобы была еще одна возможность перескочить. Но в целом проблема отбора тех, кто действительно хочет заниматься наукой, до сих пор не решена.

— Как вы сами попали в науку?

— Я с раннего возраста хотел стать биологом, меня с третьего класса захватила биология. На полке у меня оказался учебник биологии для поступающих в вузы. Как он там оказался, неясно, так как в семье у меня нет биологов. Я его изучал, и мне очень понравилась тема клетки, органеллы и то, как все устроено.

В школе мне нравилось природоведение, там были задания: измерять температуру окружающей среды, использовать мокрые и сухие градусники. Это все нужно было организовать: найти два градусника, ватные палочки. Разные эксперименты мне сразу пришлись по душе.

В моем классе училась девочка, у которой отец был химиком. Она подарила мне штатив с пробирками, и мне очень нравилось из них что-то переливать.

Затем началась дворовая химия: мы постоянно что-то взрывали, я ездил в сельскохозяйственный магазин, где можно было купить мешок селитры для удобрения. Газета, смоченная в селитре, не взрывалась, но быстро тлела. У соседа были лыжные палки из магния, и мы проводили эксперименты с магнием и селитрой.

— Вы проводили биологические эксперименты?

— С первого класса у меня были рыбки, три больших аквариума. Были также улитки и ксенопусы. Мне купили детский микроскоп, я ездил в Битцевский парк и ловил дафний сачком, а потом рассматривал их в микроскопе. Откуда у меня этот интерес? Никого вокруг не было, кто мог бы меня увлечь. Это было спонтанно.

Потом в пятом классе я пошел в школу «Самбо-70», которая была недалеко. Мама предложила: «Вот есть спортшкола, хочешь?» Я ответил: «Хочу». Я учился в «Самбо-70» на Теплом Стане пять лет. Это была по сути школа олимпийского резерва. Тогда СССР стремился сделать самбо олимпийским видом спорта, но не успел, и все стали заниматься дзюдо.

Но биология не покидала меня. Я даже пробовал сдать биологию экстерном, но неудачно. Мне хотелось быстрее продвигаться в биологии. Но преподавание биологии в «Самбо» было не на должном уровне, и я боялся, что не поступлю в МГУ, а мне очень хотелось туда. Поэтому я на два года перешел в биологический класс 43-й школы на Юго-Западной.

Я сидел за одной партой с самым умным мальчиком, отличником. Я списывал у него, а его никто не обижал. На биофак я поступил с первой попытки, по какой-то нижней границе, но прошел.

— Уже в МГУ вы поняли, что это ваша профессия? Как вы себе представляли свое будущее тогда?

— Я быстро осознал, что просто учиться на биофаке скучно, и на втором курсе поступил на вечерний психфак. В то время можно было бесплатно поступить на любой второй факультет. Со второго курса я учился на Ленгорах, потом ехал в центр к старому зданию МГУ на психфак, а потом в свою лабораторию.

— Откуда у вас появилась лаборатория?

— Потому что наш биологический класс отправлял детей на практику. Нам выделяли один день в неделю, чтобы мы ездили в лаборатории. Я попал в отличную лабораторию. У нас в 43-й школе вел физику Лев Абрамович Остерман, выдающийся биофизик, который долго работал в Институте молекулярной биологии имени Энгельгардта. Он приходил на урок и говорил: «У нас занятия сегодня про то-то и то-то. Ну что вы не прочтете в учебнике про это? Прочтете. Я вам лучше расскажу о другом». Он делился интересными экспериментами и предлагал задачи для размышления. У него сын работал в Институте генетики и селекции промышленных микроорганизмов (ГосНИИгенетики. — ред.) рядом с метро «Южная».

Когда началась раздача детей на практику, Остерман предложил пойти в лабораторию к его сыну. И мы с одной девочкой из класса пошли туда на практику.

И меня это захватило, работа с пробирками, все это было увлекательно. Это было удовольствие, манипулировать молекулами. Сама механическая работа с пробирками, носиками, пипетками, переливание — это кайф. В основном мы занимались классическим клонированием фрагментов ДНК в кишечной палочке E.Coli. Мы изучали дельта-эндотоксины бактерии Bacillus thuringiensis.

Сама механическая работа с пробирками, носиками, пипетками, переливание — это кайф.

Эти бактерии в природе паразитируют на насекомых. Обычно есть насекомые, которые едят определенные растения, например, колорадский жук, и есть бактерия, которая паразитирует на этом насекомом, убивая его за счет токсина, который вызывает прободение в кишечнике.

Колорадский жук съедает листик, вместе с ним — споры бактерии.