Как замедлить старение и победить рак: интервью с Ольгой Лаврик.

— Ваша лаборатория исследует процессы репарации, то есть, как в ДНК устраняются различные повреждения, правильно?

— Да, это действительно захватывающая и увлекательная задача: понять, почему «ремонт» повреждений ДНК осуществляется тем или иным ферментом. Ферменты ведь различны для различных типов повреждений: как клетка или сам фермент определяет, что он нужен именно сейчас? Как фермент осознает, когда начать работу по устранению повреждения? Как замедлить процесс или, наоборот, ускорить его?

— То есть необходимо изучить каждый из этих ферментов? Занимаетесь ли вы этим?

— Не совсем. Я всегда интересовалась ферментами, которые действуют не поодиночке, а в сложных надмолекулярных комплексах, вместе с другими ферментами и белковыми факторами — меня всегда привлекали ферментативные машины. Это гораздо более увлекательно, чем наблюдать за одним ферментом.

— Какой образный термин — ферментативные машины.

— Они действительно работают слаженно, как машины! Когда происходят повреждения из-за воздействия внутренних или внешних факторов, например, окислительного стресса (присутствие активных форм кислорода в клетке), определённый белок сразу же распознает это и направляется к месту «поломки», чтобы устранить повреждение. После этого возникает новое повреждение, например, разрыв цепочки ДНК, и в работу включается другой фермент, который умеет с этим справляться. Разные части машины работают как поочередно, так и совместно в организованных белковых комплексах. Мы знаем, какие ферменты способны что починить, но затем в процесс вмешиваются другие белковые факторы, которые регулируют его, увеличивая скорость или замедляя на отдельных этапах, представляете? Мы с восторгом изучаем это.

— Вы упомянули, что всегда интересовались сложными комплексами, всегда — это с школьных лет? Как вы стали ученым?

— Я окончила среднюю школу в Барнауле, в Алтайском крае: там не было возможности стать исследователем, у нас был только политехнический институт, а в Академгородке в то время был основан Новосибирский государственный университет, и у меня не было сомнений, что я должна поступить именно туда, чтобы заниматься наукой. По образованию я химик и с школьных лет увлекалась химией.

— Я думала, вы биолог, были ли у химии конкуренты в ваших интересах?

— Возможно, астрономия. Я даже посещала астрономический кружок, но в астрономии, как мне кажется, нет динамики: ты просто смотришь, ищешь с помощью телескопа, фиксируешь. Химия больше подходила мне по темпераменту, и с учительницей химии мне очень повезло. Я также читала научно-популярные журналы, которые мне мама выписывала, например, «Химия и жизнь». Причем, чем сложнее, тем было интереснее. Там были статьи по молекулярной биологии, которая уже тогда развивалась, и я подумала: как интересно — химия в живой клетке! Я поняла, что там также происходят химические реакции, и в одной из статей я прочла, что реакции ускоряются специальными катализаторами — ферментами, но тогда было неизвестно, как именно это происходит.

— Ого, получается, что вы заинтересовались химическими процессами в клетке в школе, и до сих пор их изучаете!

— Это не просто интерес, я бы сказала, это эмоциональный интерес. Чем больше я понимаю то, что исследую, тем больше положительных эмоций у меня возникает: восхищает и захватывает дух, как всё устроено! Главное в работе ученого — это интерес. Ты сидишь за компьютером или общаешься в лаборатории с коллегами, и в это время в голове всплывает новая идея. Идеи могут приходить в любой момент, и это — большая радость! Чаще всего новые идеи возникают, когда я иду домой пешком вечером. Или они могут неожиданно прийти в отпуске. Значит ли это, что ты всегда думаешь о работе? Возможно, но только о тех аспектах, которые занимают тебя эмоционально. Об этом можно думать в любой ситуации, потому что это интересно. Это не размышления вроде «мне нужно написать заявку на грант».

— Вы учились на химика и пришли работать в биологический институт?

— После окончания университета я сразу поступила в аспирантуру, моим научным руководителем стал основатель Института биоорганической химии (сейчас — Институт химической биологии и фундаментальной медицины) академик Дмитрий Георгиевич Кнорре. Мне очень повезло работать с выдающимися учеными, например, моей первой курсовой работой руководил Лев Степанович Сандахчиев, создатель научного центра вирусологии и биотехнологии «Вектор». Это была очень сильная научная школа, а коллектив очень хорошо ко мне относился и всегда стремился помочь, если возникали какие-то трудности. Мое увлечение наукой в таком окружении усилилось, у нас часто проходили интересные научные дискуссии, такая атмосфера позволила мне расти как ученому.

— А кроме науки, есть ли у вас какие-либо увлечения?

— Я занимаюсь бальными танцами, очень их люблю, но лидер в нашей паре — мой муж. Он привел меня в танцы еще в 1970-е годы, я изучила основные движения из европейской программы бальных танцев, даже тренировалась в легендарном клубе «Спин», которым руководил Геннадий Борисович Мальков. Так получилось, что я то уходила из танцев, то возвращалась, потому что много работала за границей, а Николай Львович постоянно тренировался. Сейчас мы вместе ходим на занятия клуба бальных танцев выпускников НГУ. Я решила, что для меня важнее усовершенствовать то, что я знаю, чем разучивать новые вариации, поэтому выбрали такой клуб: там почти нет разучивания, занятия веселые и интересные для всех.

— Ваш муж — тоже ученый?

— Да, он ведущий научный сотрудник в Институте химической кинетики и горения им. В. В. Воеводского.

— Поддерживает вас в работе?

— Безусловно, иначе я бы не смогла достичь всего, чего добилась в жизни — всё было благодаря его поддержке и терпению, причём многолетнему. Совместной научной работы у нас не было, мы не смогли организовать это, у нас другая общая сфера интересов — культура: мы ходим в театр, танцуем. И воспитываем дочь — тоже ученого-химика, доктора наук, профессора.

— Вернемся к ферментативным машинам? Если не изучать ферменты по отдельности, то что нужно исследовать, чтобы понять, как всё работает?

— Я начинала с отдельных ферментов, но у меня всегда было стремление к все большей сложности. Как мы изначально исследовали? Мы выбирали модельную структуру ДНК с уже известными повреждениями, затем отдельные ферменты и постепенно изучали, как повреждения ДНК восстанавливаются. А сейчас меня интересует другая модель, которая ближе к тому, как всё на самом деле происходит в клетке. На работу ферментов влияет их окружение, значит, нужно рассматривать ДНК не отдельно, а, по возможности, в клеточных структурах. Та структура — это хроматин в ядре клетки, где помимо ДНК присутствуют еще белки, называемые гистонами. ДНК и гистоны формируют элементарную единицу хроматина — нуклеосому. Именно на уровне нуклеосом мы сейчас изучаем, как функционируют машины репарации. Мы выяснили, что белки репарации взаимодействуют на уровне этой структуры: они как бы заранее собраны в комплекс, готовый к реакции. Предполагается, что при повреждении ДНК репарационный комплекс белков мгновенно реорганизуется, и к месту повреждения движутся те белки, которые могут восстановить именно это повреждение. Самая интересная фундаментальная задача на