Тайны астрономической жизни в Кавказских горах: интервью с Алексеем Моисеевым.

— В психологии существует концепция «внутреннего “я”», это тот образ, каким человек видит себя. Как вы сами себя описываете?

— Я воспринимаю себя как астронома, точнее, как астронома-наблюдателя. В массовом сознании астроном — это человек, который смотрит в телескоп, но на самом деле таких среди астрономов очень мало. Я считаю себя наблюдателем-экспериментатором. Профессиональное сообщество астрономов в мире насчитывает примерно 10 тысяч человек, а непосредственно наблюдениями на телескопах занимаются лишь несколько сотен.

У каждого из нас, наблюдателей, есть свои научные интересы, но они, вероятно, не стоят на первом месте. Я часто меняю свои интересы, исходя из того, что мне больше нравится с точки зрения эксперимента и наблюдений. Эксперимент для меня важнее всего.

— Как вы пришли в эту профессию?

— У меня довольно банальная, но в то же время редкая история. Я решил стать астрономом после третьего класса, в девять с половиной лет, прочитав книгу Зигеля «Сокровища звездного неба» (Зигель Ф. Ю. «Сокровища звездного неба: путеводитель по созвездиям и Луне». М., 1980. — прим.ред.). Мы с мамой поехали на ее родину, в новосибирский Академгородок. Она купила мне книгу — «вдруг тебе будет интересно?» Мне стало интересно, и все началось. Я читал, ходил в астрономические кружки, был увлеченным любителем астрономии, сам собрал телескоп из очковых стекол и фотографировал на пленку. Параллельно я увлекался химией, но она быстро отошла на второй план.

У меня было два одноклассника, которые также увлекались астрономией, мы общались и вместе посещали астрономические кружки — во Дворец пионеров и планетарий, где установили большой телескоп «Цейс» (нем. Zeiss) (Московский городской Дворец пионеров и школьников; с 1992 года — Московский городской дворец творчества детей и юношества; до 2014 года — Московский городской Дворец детского (юношеского) творчества, ныне в составе ГБПОУ «Воробьёвы горы». — прим.ред.).

Первый телескоп я собрал из насадочных линз для фотолюбителей и пластиковой трубы, но вскоре забросил его: мне было интереснее собирать, чем использовать.

Затем дедушка купил мне «Алькор», была такая линейка советских телескопов — «Алькор» и «Мицар». Он стоил 135 рублей, это было в 1990 году, тогда за эти деньги можно было купить два велосипеда. Потом наша компания как-то разошлась по интересам, и в итоге я поступал на астрономическое отделение физфака МГУ один.

— Вы пришли на первый курс, и вас сразу начали готовить в астрономы?

— Да, причем у нас конкурс был значительно выше. Это был 1993 год, на физфак был конкурс 1:1, а на астрономическое отделение 1:5.

Когда я начал общаться с зарубежными коллегами, я понял, что такая российская система — это исключение. В мире астрономическая специализация начинается намного позже. Бельгийский коллега говорил: «Я математик по образованию, а о том, что такое „чёрная дыра“, я узнал в аспирантуре». И это говорит специалист, который писал очень сильные работы по сверхмассивным черным дырам. Специализация, как правило, начинается в аспирантуре.

Но мы гордились этой кастовостью и противопоставляли себя физфаку. У нас было больше экзаменов, и подготовка была усиленной с самого начала. Если большинство физиков только на третьем курсе начинали решать, чем им заниматься, то у нас к этому времени уже были люди с научными публикациями.

Я осознал, что российская система — это исключение. В мире астрономическая специализация начинается значительно позже!

— Это 1993 год, время, не способствующее занятиям наукой или вообще чему-либо, кроме выживания. Вы и ваши сокурсники думали о том, как зарабатывать на жизнь?

— Я потом смотрел и удивлялся: у нас была большая группа, 25 человек. Из них больше половины защитили диссертации по специальности. Удивительно, но многие остались в профессиональной астрономии. Наверное, это аномалия. Но она повторяется — когда узнаешь про астрономов примерно одного возраста, оказывается, что они все учились на одном курсе.

— Ваши преподаватели говорили, что «наука — это важно»? Что за куском хлеба гоняться не нужно, надо смотреть в вечность?

— Это даже не обсуждалось. Мы делаем то, что нам интересно. По всему было видно, что и им самим это интересно. У нас не было ощущения, что преподаватель пришел отработать за зарплату.

Это напоминало, может быть, систему физтеха (МФТИ): у нас преподавали действующие ученые. Например, нашим куратором группы был Константин Постнов, нынешний директор ГАИШ, член-корреспондент.

Если лекции о нейтронных звездах читает человек, который сам проводит революционные исследования по влиянию нейтронных звезд и гравитационно-волновому фону, это многое значит. У нас было ощущение, что это люди, которые занимаются интересующим их делом именно здесь и сейчас. Они преподают, а потом идут заниматься звездами.

Но мы не жили на Луне. Мы поступили, а через два месяца произошел расстрел Белого дома, в Москве стреляли на улицах. Это все обсуждалось у нас. Мы, мальчики, у нас кафедра ПВО, изучаем систему С-300, а в это время идут бомбардировки Югославии. Споры на эти темы велись, группа делилась пополам: кто здесь прав, кто виноват, что делать? Консенсуса не было. У нас были ребята, я об этом знаю, которые участвовали в деятельности левых партий, в партии Анпилова (Движение «Трудовая Россия» под руководством Виктора Анпилова участвовало в защите Белого дома в октябре 1993 года. — прим.ред.). Но это было фоном.

Со второго курса я остался на кафедре, писал дипломы и курсовые. Часто ночевали в ГАИШе, на кафедре астрофизики, потому что дома не было компьютеров, а там был работающий компьютер — и студенты могли добраться до него только ночью.

— Какова была атмосфера в сообществе астрономов тогда? Как люди относились друг к другу?

— Меня удивило, что есть исследователи, а есть люди, которые решают организационные вопросы, занимаются популяризацией, как активистка Шура из фильма «Служебный роман» — и таких людей довольно много. В этот момент понимаешь, что типажи из «Понедельника» Стругацких действительно писались с живых людей. Считается, что в этой книге половина персонажей списана с тогдашнего Пулково (Пулковская обсерватория, сейчас Главная астрономическая обсерватория РАН. — прим.ред.).

С одной стороны, все занимались общим делом, с другой стороны, было много противоречий. Был, например, активный, но неоднозначный человек, академик Алексей Фридман, теоретик, который разработал собственную теорию спиральной структуры галактик. Как часто бывает у ярких людей, к этому прилагался темперамент. Искры летели, были конфликтные ситуации, которые касались и меня, студента.